"Родимый край

 

Родимый край

Рассказ

Стояла июльская жара. Мы, меркуловские казачата, пропадали на Дону целыми днями. Родители, занятые тяжёлым сельским трудом, на нас не обращали внимания. Полная вольница.

Однажды, вдоволь накупавшись, позавтракав огурцами, что росли на плантации у Дона, переправились на лодках в луку на другую сторону Дона в поисках ежевики.

Что тут началось! Бесконечно цветущий луг. Сплетение сотен разнообразных и весёлых цветов, раскинувшихся сплошным ковром по-над Доном. Ромашка, зверобой, клевер, медуница, душистый горошек, цикорий, мальва…

Мы разбрелись, утонули в них. Скоро у каждого на голове красовался венок.

Потихоньку ежевичные заросли заманили нас вглубь своими увесистыми гроздьями сизых налитых ягод. Каждому из нас едва исполнилось по 7 – 12 лет. Сбор ягоды давался нелегко. Кубышки, привязанные у каждого к поясу, наполнялись медленно. Ободранные до крови, чумазые по уши, мы хватали красными, распухшими от крапивы руками спелые ежевичины, отправляя их сразу же в рот.

Вдруг потемнело в лесу. Застонали деревья, припадая к земле. Нарастающий гул заставил нас опомниться. Ни единой тропинки вокруг! Непроходимая глушь. Розовато-черное облако накрыло верхушки тополей над нами. Внезапно полыхнул ослепительно синий свет! Страшной силы электрический разряд потряс землю, пошел частый крупный град. Что делать? Мы не знали.

Малыши плакали, уцепившись за старших. От страха бросились бежать, ничего не разбирая, путаясь и падая в дебри под шквалом града.

Казалось, молния кралась за нами по пятам, целясь в затылки. Свежий дымок окутал пространство. Оглянувшись, увидели, как разбитый надвое тополь, срезанный наполовину, засветился ярким, зловещим пламенем. Посадив малышей себе на спины, мы убегали от грозы, забираясь в камышовые чащобы.

Гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. Тучи расступились, засветило солнце. Блуждая в камышах, мы набрели на кабанью тропу, которая вывела нас к просеке у скошенных лугов. Отдышавшись, пошли дальше. Нас было человек десять. Как же обрадовались, когда увидели недалече домик.

Промокшие насквозь, измученные, перепуганные до смерти, мы имели жалкий вид. Вот такими нас встретил лесник. Его имени я сейчас не помню. Прошло 40 лет. Была у него кличка Грач. Очевидно, по внешности. Походил чем-то на черного грача. Мы, дети, его ужасно испугались. Но он угостил нас таким вкусным липовым чаем, медовыми сотками, и скоро подружился с нами, а затем взялся проводить домой, оказавшись прекрасным рассказчиком. Больше всего мне запал в сердце его рассказ о том, как Дон русло менял напротив хуторов Меркуловского, Куликовки, Альшанки.

Провожая, Грач вывел нас к Старому Дону.

- Когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас, Дон вдруг стал творить чудеса, - начал он свой рассказ. – Потерялся у нас жеребец. Батя прослышал, что вроде бы в Альшанке объявился. Послал меня за ним. Пока я шёл туда – тоненький ручеек едва просачивался сквозь землю. Такой махонький, чуть приметный. А оттуда вечером возвращаюсь с Орликом – и перешагнуть не могу. Песок под ногами проваливается, роднички кое-где пробиваются. Орлик на дыбки встал – и ни с места. Ушами стрижёт, глазищами косит, копытами роет. Беда и всё. Я вскочил на него верхом, да за гривки как рванул – он вынес меня к Чиганакам. Батяне рассказал, что Дон вытворяет, а он мне гутарит: «Русло менять надумал, к Меркулову ближе подбирается. Этого и надо было ожидать. В царствование Петра Алексеевича по Дону гружёные баржи ходили из-под Воронежа на юг через Чиганаки. Тут у них пристань была и так далее по берегам. Река была широкая, полноводная. Казачки гуляли по ней, разбойнички. Простор и вольница. Леса непроходимые, дикие». А теперь что? Стал Дон пропадать, как сквозь землю провалился. Обмелел, тиной покрылся, течение стало, чаканом-камышом затянуло.

- Раз купался я с чиганацкой детворой в том ручье, - продолжал Грач. – С виду он безобидный показался. Целый день ныряли, плескались, а когда пришла пора домой собираться, из воды выйти не можем. Песок под ногами проваливается, альник по пояс затягивает. Подняли страшный шум. Кричим, на помощь зовём. Если бы не соседский парнишка, он меня покрепче оказался, может, и худо пришлось бы. Помог мне выбраться, настоящим другом оказался, не струси и не бросил меня. Мишкой Пономарёвым его звали. Погиб в войну, тут недалече его могилка. Он был настоящим героем при защите Вёшек в 1942 году.

Так вот, выкарабкались мы с Михаилом кое-как из воды, а одёжи нету. Подмыло песок, кругом обвалы, засыпало все, может, течением закрутило. Так телешом домой и ушли. Много народу в те времена перетопло. Другой раз даже скотиняка, какая на лугу паслась, под воду уходила. И продолжалось это года до 28-го. Пока Дон силу набирал на новом месте. Вода быстро прибывала, пока единым мощным потоком не расчистила себе путь вперед. Пошли пароходы, баржи, закипела новая жизнь…

Дедушка приумолк. Осмелев, я спросила:

- А часто Дон русла меняет?

- Гутарють казаки, с переменой жизни людской и реки обновляются.

- А может Дон еще русло поменять? – поинтересовался семилетний Андрейка.

- Может.

- Когда, когда? – загалдели мы хором.

- Тогда, когда еще более прямую дорогу отыщет, - сказал дедушка.

- Дедунь, а обвалы могут начаться? – насторожился впечатлительный мальчик.

- Если новые родники начнут открываться, тогда и обвалы могут появиться. -

Дед помолчал и добавил: - Какие там обвалы, нынче наступили засушливые времена. Помню, раньше в засуху хуторские бабы и казаки собираются, идут родники чистить с божьей молитвой. Степные, колодезные, речные, озёрные – все, какие известны народу были. Старые – сохраняли, новые – примечали. Глядишь – и дождик пойдет, и речка не мелеет, и снегу зимой наметает. А ныне – вон град проскочил, беды наделал, а земля сухая. Откуда ж обвалам взяться?

Грач с особым вниманием посмотрел на любопытного мальчугана, чем-то он походил на него в детстве.

- Вот тут, унучек, напротив хутора Куликовского, - обратился он персонально к Андрею, подводя нас к левому куликовскому берегу, - раньше был большой песчаный остров, «Рынком» назывался, потому что множество разной птицы на нем обитало. Настоящий птичий базар образовался. Какие птицы в наших местах обитали, почти все тут собирались, особенно много водилось куликов. Ногой ступить некуда было, что ни шаг – то гнездо с выводком. Шум, гам, суматоха. Потом этот остров с берегом сравняло, и птицы его покинули.

И увидели мы напротив Куликовки большой песчаный выступ, поросший молодыми топольками. Сбрасывая на ходу потрепанную, сырую одежонку, бросились в воду. Золотистый песок в лучах заката, накрытый очередною волной, радужно переливался, дразнил, увлекая. Подняв каскады воды, плескаясь, ныряя, мы бежали навстречу накатившейся волне.

Грач смотрел нам с улыбкой вослед, очевидно, вспоминая свое далекое детство.

Мне стало жаль одинокого лесника, так ничего и не рассказавшего о себе, но поведавшего много интересного о своем родном уголке.

Несомненно, как старожил он много знал и наблюдал за природой. И объяснял нам всё так, как видел и понимал лично сам.

Прощаясь, он ласково потрепал каждого по головке, указал дорогу по-над Доном, чтобы легче было добраться до наших лодок, которых отнесло течением во время переправы почти под Куликовку, приглашая к себе в гости по грибы и ягоды. Домой возвращались поздно вечером, так как гребли на течение вёслами, кое-где добираясь вплавь.

Уже померкли последние вечерние зарницы. Тихо опустилась июльская ночь над хутором, распахнув тёмно-бархатный небосвод летних созвездий, до краёв переполненная ароматом придонских лугов.

Надежда Сагайдук